Это не моя боль. Не моя. Но эта смерть не укладывается у меня в голове. Мы никогда не дружили семьями. Ленка всегда была моей подругой, а Юрик был ее муж. Но вот его нет и это не укладывается у меня в голове.

Это такой вывих жизни, какая-то глобальная неправильность. Там, вот именно там – должно было быть «долго и счастливо» и «в один день». Но пришёл ковид и всё испортил.

Юрик был безотказный. Летом в пять утра приходил тесть, орал в окно – хватит спать, Юрка, вставай, пошли косилку чего-то там (чинить, настраивать, смазывать, что делают с косилками? Или трактором?). И Юрка вставал и шел, и делал, потом приходил, ел и на работу.

«Он отрастил себе такое чувство долга». Вот у Юрки было чувство долга, ответственность перед людьми. Она его и сгубила. Не смог бросить в беде свою тётку-ведьму. Никогда ни он, ни его семья этой тётке не были нужны, пока она одна не осталась – свела в могилу четверых мужиков и родную дочь. Юрка ей помог с похоронами дочери и с тех пор она к нему присосалась. Пока тётка, работая в соцслужбе, разъезжала сиделкой по всей Брянской области, ухаживая за стариками, он следил за её домом, чтобы он не промерзал, кормил собак и кошек.

Из очередной поездки она привезла ковид. Попросила встретить её с остановки и довезти домой. Он встретил, довёз. Больная, температурная тётка не отпускала его домой, пока он не протопил дом, не обустроил её в доме. Через пару дней вызвонила его в четыре утра – отвези меня в больницу, мне плохо. И он поднялся и повёз её в больницу, в соседний район. Там ей сделали тест и с ковид увезли в госпиталь под Брянском. Звонить ему она перестала.

Через неделю Юра попал в тот же ковидник с температурой 39, которая не сбивалась ничем и с 75% поражением лёгких. О том, что у тётки тоже ковид, Юра и Лена узнали слишком поздно. В ночь накануне его госпитализации. Когда ему было трудно даже разговаривать. Собственно, и скорую, которая отвезла его на КТ, вызвали именно потому, что в субботу, в 11 вечера тётка взяла-таки трубку, сказала – да, у меня ковид, и тут же отключилась.

Коварная, коварная болезнь. Пара дней в общей палате на кислородной поддержке, потом – реанимация. Сначала маска, потом экип, потом ИВЛ. Показатели то чуть улучшались, то очень сильно ухудшались. Каждый день был пыткой для семьи. 

Звонок в реанимацию – это разрывающий горло страх, это накрывающая с головой паника, трясущиеся руки, которые не с первого раза попадают по нужным кнопкам. Хуже только звонок из реанимации.

— Ань, она позвонила мне сегодня, его врач. Я чуть не умерла! – пишет мне Ленка. – Думала, всё. А она просто спросила, почему я сегодня еще не звонила…

Если с родственником говорит врач, то родственник понимает динамику, вникает в ситуацию, ощущает, что он причастен. Если с родственником говорит сотрудник, посаженный на телефон, чтобы отвечать на звонки, то это ад и кошмар.

— Ань, как им вообще звонить, если она мне говорит – «зачем вы звоните? Его состояние не изменилось, за него дышит аппарат! Чего вы вообще хотите от нас – названиваете и названиваете!» — пишет Ленка.

А я вспоминаю героев всех своих «ковидных» текстов. Пациент попадает в реанимацию и связь теряется безвозвратно. Всё, что ты слышишь, бездушный голос живого человека на том конце провода, который, как попугай, повторяет тебе «состояние вашего папы/мужа/брата/мама/сестры стабильно тяжёлое, дышит сам». А ты даже не можешь быть уверен в том, что тебе читают актуальную информацию. Да даже не знаешь, про твоего ли родственника тебе сейчас говорят.

А еще вспоминаю посты русский врачей, работающих в американских клиниках. Они описывают страшный опыт работы в «ковидных» реанимациях. Невыносимую тяжесть бесконечных смертей пациентов. А я в этих постах вижу свет – рядом с умирающим реанимационным пациентом – все в защитных костюмах – сидят его родственники. Рядом с ним всегда его семья. А наши, наши только плачут потом – «он не хотел ехать в эту чертову больницу, лучше бы он остался дома! Может, его убила внутрибольничная инфекция!».

Вакуум.

Мы надеялись до последнего. Я держала пальцы крестом, загадывала, что если вытяну счастливый билет в троллейбусе, то все получится, и вытягивала. Неверующая, писала в личных сообщениях отцу Андрею – «помолитесь во здравие раба Божьего Юрия, потому что если уж Он вас не услышит, я не знаю, кого Он услышит ещё».

15 апреля в 10 утра от Ленки пришло короткое сообщение «он умер». За неделю до этого тётка – старая, немощная женщина — вышла из ковидника своими ногами. А Юрка, молодой, здоровый мужик, весельчак, балагур, прекрасный муж, отец двоих детей и лучший начальник для женского коллектива Дубровского МФЦ, умер. Ему не было сорока пяти.

Почему так? Почему? Ковид — непредсказуемая болезнь. Кто-то пару дней температурит, кто-то лишается запахов, и это длится от трех дней до двух-трех месяцев, кто-то хватает пневмонию, но выходит победителем из схватки с ковидом. А кого-то болезнь сжирает за неделю или три. И нет никакой закономерности – диабетики выздоравливают, онкологические выздоравливают, сильно пожилые выздоравливают, подростки умирают, молодые и здоровые умирают.

Отец Андрей ходит причащать в ковидные госпитали. Приносит новости с той стороны, из красной зоны. И всё чаще и чаще это плохие новости. Мужчина 38 лет умер, у него остались старенькая мама, дочь и беременная жена. В ковидном госпитале оказалась семейная пара, жена умерла. И если о ком-то из своих подопечных отец Андрей пишет – выписался, вернулся домой, ты думаешь – ну вот, хорошо. Семья этого кого-то не будет рыдать над закрытым гробом, жечь свечи у фотографии, учиться жить с дырой там, где когда-то был человек. 

Юру пришли провожать два села. В одном он жил, в другом работал. Казалось, он знал всех, а все знали его. Местный священник не взял денег за отпевание – Юрка никогда не отказывался помочь приходу, хоть и весьма скептически относился к религии. Пришла машина кирпича для восстановления храма? Он после работы переодевался и шел его разгружать. Не взял денег за работу владелец фотомастерской, который делал фотографию на крест. Когда он понял, чьё фото он обрабатывает, он разрыдался и отказался брать плату. Не взяли денег за работу даже ребята из похоронного бюро.

Дыра, которая осталась вместо Юры, для этих двух деревень закроется еще очень и очень нескоро.

Дыра, которая осталась в семье, не закроется и не зарастёт никогда. Как буто вынули стержень из этой семьи. Как будто он всех их вместе держал – лёгкий, весёлый, добрый, заботливый. Киноман, балагур, любитель вкусно поесть и в меру выпить.

Моя Ленка, которая рядом с ним провела всю свою сознательную жизнь – 24 года, шутка ли? – стала похожа на тень самой себя. Как будто её осталась половина. Как ходить одной ногой? Как поднимать детей одной рукой? Как качать кровь дырой вместо сердца? Пустотой вместо похороненного в глине сердца как любить?

Грёбаный ковид вынимает людей из семей, как гвозди из досок, и забор ломается, проседает, обваливается, рушится. И каждый думает, что его это не коснётся. Но это такая лотерея, такая лотерея и никогда не угадать, какой билет тебе в ней достанется.

Статистика, которая перестала нас пугать, потому что заболеваемость пошла вниз, на самом деле страшная. Когда на 250 заболевших в сутки приходилось по 2-3 смерти, было не так страшно, как сейчас, когда на сто с небольшим заболевших регистрируют 7-8 смертей. И уже не пишут, кто, сколько лет и сколько человек с ковидом умерло от «сопутствующих заболеваний».

23 мая Юрке бы исполнилось 45 лет. Планировалось широкое застолье под грушевым деревом во дворе их дома. 24 мая все те люди, которые были бы приглашены на день рождения, собрались на кладбище – помянуть. Со дня смерти Юры как раз прошло сорок дней.